Страх. Обида. Чувство оскорбленного человека: «Как так? Нас захватили?» Вот что было на сердце у будущего судьи и адвоката Алексея Белых, когда к нему домой пришли немцы.

– Алексей Алексеевич, расскажите, что происходило в первые дни после 22 июня 1941 года?

– Неразбериха была. Местные власти ничего не делали до начала войны. Шестнадцатилетнюю молодежь лет погнали под Смоленск. Рыть укрепления. Ребята вернулись через две недели. Фронт быстро приближался. Мы, мальчишки помладше, рыли окопы рядом с селом. Мне тогда четырнадцать сравнялось. Наше село Навесное стояло на большой дороге Орел – Воронеж. В перерывах таскал снопы ржи, складывал в копны. Вдвоем забрасывали мешки с хлебом в машину. Первый раз в жизни косил траву. Мы спрашивали друг друга: «Куда нас завтра погонят?» Но даже утром не всегда было понятно. Председатель колхоза твердит: «Нужно скорее хлеб убрать». Военный представитель отвечает: «Нужно скорее достроить укрепления». А мы стоим и ждем, кто кого переспорит. У меня на фронт брат ушел. Его младшему сыну чуть более полугода было, поэтому жена брата работать не могла. Я ездил к ней на день-два в Ливны за тридцать километров, но редко удавалось туда вырываться. В октябре готовились к приходу немцев. Работало специальное подразделение подрывников. Они взорвали сельсовет, два кирпичных купеческих магазина. Перед этим сожгли метрические документы в сельсовете. Чтобы ничего врагу не досталось. Потом некоторые подделывали свидетельства о рождении и на год уклонялись от армии.

– А когда пришли немцы?

– Двадцать девятого октября. Утром мы с отцом ушли молотить рожь в деревушку за шесть километров (отец работал по вечерам фельдшером, а рожь была зарплатой). Немцы пришли не по дороге. Это потом уже по большаку шли их обозы. Бегущих красноармейцев было очень мало. К вечеру кто-то из села примчался: «В Навесном немцы». Субботним утром идем домой. У въезда в село сидит пулеметчик. Посмотрел на наши мешки. У меня на плече килограммов двадцать, у отца – побольше. Мы раскрываем, показываем: «Рожь, рожь». Немцы ходят хозяевами по селу: «Матка, давай!» Забирают яйца, молоко. Дом наш просторный. Первая половина – медицинский пункт (большая зала). Вторая половина – две комнаты. В медпункте офицер обосновался. С телефоном, с денщиком. Офицеру принесли графин меда – отняли у кого-то (у нас тоже один улей, но припрятанный). Сразу чувствовалось, что немецкие офицеры считают себя особыми людьми. Я окончательно убедился в этом, глядя на комсостав. Наш постоялец даже смотрит так, будто меня не замечает. Держится независимо, с невозмутимым спокойствием. С другими военными офицеры ведут себя высокомерно. В воскресенье немцы дают себе отдых. А в понедельник уходят из нашего дома. Как завоеватели. Оставив дверь нараспашку. Под фашистами остаемся две недели. Все время живем с опаской. Безвластье. Гражданской администрации нет. Крестьяне растащили лошадей из колхоза. По большаку идут обозы. Немцы от них отскакивают, по домам разбегаются, на скорую руку все расхватывают. Зимой мы жили в большой зале. Там — мамин старый сундук. Ключ мама потеряла. Немец пришел, ключ требует, а она разводит руками: «Нет, утерян». Немец бил-бил, так и не смог сбить замок. С рассветом опять пришли отступавшие немцы. Пришли – и командовать: «Это убрать! Это убрать! Матка, матка, вода кипит – картошка варится». Мать сразу ведро картошки стала варить. Немцы «драли» вареную картошку на ходу. Особой кухонной утвари я у них не заметил. Полевой кухни – тоже. В первой половине дома – штаб, во второй – телефоны поставлены. Сидят в штабе оккупанты. Промерзшие, запыхавшиеся, сопливые. Офицеры сразу стали смотреть, как оборону строить. Недалеко от дома поставили пушки. А наши груши препятствуют панорамному обзору. У нас сад чудный! Там стоят две громадные груши. Плоды круглые, сладкие — бергамот. Немец схватил меня: «Шнэйль, шнэйль». Топор дает. Я начал тюкать, получается плохо — мальчишка еще. Немец бурчит недовольно: «Унгут». Схватили соседа Кузьку, мужика здорового, с автоматом гонят: «Шнэйль, шнэйль». Сосед кричит мне: «Ты чего, не справляешься тут?!» А как я могу справиться?! Солдат как отвесит Кузьме! И опять: «Шнэйль, шнэйль!» Кузьма работал сборщиком в заготконторе. Закупал птицу. Лентяй. В хозяйстве даже топора не было. Сожительница его к матери все бегала: «Дай топор, дай топор». Тут ему дали топор. Срубил мгновенно! Минут за десять-пятнадцать! Как мать нас с Кузей ругала, когда эти груши увидела! Во второй половине дома телефоны установлены. Я подглядываю и бегаю с донесениями к отцу или матери. Слышу: «Ржевка, Ржевка, Ржавец». Прибегаю: «Ржавец. Про Аржавец говорят». А Аржавец – это местное название большой балки в трех километрах от села. Действительно, со стороны той балки (со стороны Воронежа) началось быстрое наступление. Русские грянули днем, около двух часов. Стреляют трассирующими пулями вдоль улиц. Через два дома от нашего загорелась соломенная крыша. Тушить некому. Внук Васька шестнадцати лет да бабка. Я бросился помогать. Крыша сгорела. Горящие стропила упали на потолок, а потолок деревянный, но посыпан золой для изоляции. Мы стаскиваем горящие стропила на землю. Лопатами или чем-то еще. Как смогли потушить, сам сейчас не понимаю. Дом, правда, кирпичный. Длинный, на две семьи. Еще года два они будут жить без крыши, с одним потолком. А бой идет. Отец тоже при деле — сматывает кабель от оставленного телефона: «Пригодится в хозяйстве». Фашисты отходят за село. Их немного. Может, один полк. Сопротивление слабое — несколько пулеметных очередей в самом начале, два-три выстрела из пушек. Наши сильно ударили! Утром идем за село: большинство немцев перебиты. У одного офицера сидит на груди собачонка. Все время ходила с ним, маленькая такая, талисман. В нашем районе (Ливненском районе Орловской области) еще целый месяц борьба шла, прежде чем захватчиков выкинули. Фронт встал километрах в пятнадцати от села.

– Германцы еще возвращались в село?

– Нет. Хотя летом 1942 года немцы наступали от Харькова. Фронт приблизился к Навесному и осенью встал в десяти километрах от него. Советское командование хотело очистить фронт от населения и помешать вражеской разведке. Поэтому нас эвакуировали за тридцать километров. Это в село Паниковец (под Ельцом). Но зачистки не получилось: тут осталась старуха, там – девчушка, которая «крутила» с военными. На следующий год началось наступление советских войск. К весне образовался Курский выступ. В конце марта – начале апреля мы вернулись домой. В июле — Курская битва. У Прохоровки (южный фас Курского выступа) было большое танковое сражение. Это около девяноста километров от села. Гул стоял. Шли черные облака. Темень, жара.

– Как Вы оказались в армии?

–  Меня призвали в ноябре сорок четвертого. Попал в учебный полк под Тамбовом. Учебу проходил в батальоне противотанковых ружей (ПТР Дегтярева образца 1941 года, 14,5 мм). Мы оружейные склады охраняли. У нас на пост становилось двое часовых. Недалеко друг от друга. Для безопасности: тогда разбойные нападения начались. В тамбовских лесах прятались дезертиры. В Тамбове среди бела дня бандиты заставляли прохожих снимать туфли, часы. По области несколько раз упреждали тех, кто готовился к нападению на военные посты. С фронта приходили раненые. Одни из них не могли найти работу из-за инвалидности, другие разучились работать (лейтенантики до войны как следует не трудились, а потом только воевали, специальности нет), да и фронтовые сто граммов… Ситуация была серьезная. В 1945 году по всей стране, если застанут за грабежом или увидят убегающего – стреляли. Убивали на месте. Восьмого мая в 17.00 мы заступили в караул на сутки. Стою я на посту со старой винтовкой. Приходит кто-то из разводящих. Говорит: «Война закончилась. Радио объявило, по полку передали, что заключен договор с Германией». В июле мы пешком отправились в запасной полк под Саратов. А перед праздником Октябрьской революции я уже был в Ленинграде, до июля 1951 года прослужил в Балтийском флоте.

– Как складывалась Ваша жизнь после увольнения в запас?

– Хорошо складывалась. В пятьдесят седьмом с отличием окончил Московский университет. По распределению приехал в Пермскую область. Год работал народным судьей Орджоникидзевского районного суда. Потом облсовет избрал меня членом Пермского областного суда. Там рассматривал уголовные дела в Первой инстанции. В шестьдесят восьмом стал председателем спецсуда №76. Ему были подведомственны оборонные предприятия Перми. Через два года начал заведовать юридической консультацией Мотовилихинского района. В ноябре 1987 года ушел из коллегии адвокатов — появились хозрасчетные юридические организации. С 1993 г. по 2002 г. снова входил в коллегию. Несколько лет работал юрисконсультом.  Последние два года – на отдыхе. Закончил многолетнее дело по приватизации садоводческого товарищества, чьим председателем являюсь. Не знаю, куда деваться от старых товарищей, старой клиентуры. Звонят, спрашивают. Я подумаю, перезвоню, отвечу, как могу. Бесплатно, разумеется…

Андрей Пепелышев

Материалы по теме

ИСТОЧНИК// «КонсультантПермь», 2010, № 6

07.05.2011 13:26